Самой древней книгой на Земле считается папирус Присса, созданный в 3350 году до нашей эры. Эта книга была найдена в одной из пирамид города Фивы.
ИНТЕРЕСНОЕ
Сейчас на сайте:
ЮРИЙ ОСИПОВИЧ ДОМБРОВСКИЙ
В романе Ю. Домбровского не раз упоминается имя Достоевского. Зыбин вспоминает похожего на некоторых малолетних персонажей Достоевского Жору Эдинова, «мальчишку развитого и развращённого», ещё в школе учредившего «дисциплину» — сыск и доносы. О Достоевском говорит и повествователь, и отец Андрей, им восхищается следователь-писатель: «Он знал, где таится преступление! В мозгу! Мысль — преступна».
Задолго до тридцать седьмого года Достоевский поведал, что сулят миру такие его герои, как Великий Инквизитор («Братья Карамазовы») и Петруша Верховенский («Бесы»). Все они — бесы, бесики и другие герои великих романов-предостережений — генетически связаны с персонажами Ю. Домбровского.
Потомки Петруши Верховенского — не только палачи, но и жертвы, ибо бесовская машина перемалывает их самих. «Факультет ненужных вещей» — это картина эпидемии: «трихинами» бесовства пронизаны все сферы жизни, спасения от них нет нигде. В романе выведен хотя и эпизодический, однако достаточно колоритный образ главного беса, объявившего партию орденом. Кто же и как становится его членом? Горластый, мускулистый, на удивление бессовестный Хрипушин рекрутирован в него за любовь к исповедям в профкоме, «за способность всё понимать и всё считать правильным».
В бесовской иерархии следователь Нейман занимает не очень высокую ступеньку. Он живёт только властью над подследственными, мечтой сбежать из своего кабинета и завистью к бесу более высокого ранга, своему родственнику, который ещё будучи председателем учкома выполнял первые «деликатные» поручения. Завидовать и впрямь есть чему: у того — служебное кресло, обеспечивающее ему всевозможные блага и привилегии — публикацию бездарных либретто, сценариев, драм, которые превращаются в почести, во вполне материальную роскошную дачу. Правда, плата за всё, независимо от ранга, одна — страх. «Писатель», образ которого заставляет вспомнить автора некогда популярных советских детективов, боится. Боится жены, которая грозится написать о его бытовом разложении самому «Хо-о-о-зяину», боится проштрафиться, попасть в немилость... И тоже завидует, но не бесу «починовнее», а подследственному. У «писателя» есть всё, что недоступно арестанту, но нет и не будет такой, как у него, жены, кончившей жизнь самоубийством после ареста мужа.
Зыбин прозорливее многих своих современников. Не знаю, точен ли автор исторически, вкладывая в уста героя такую тираду, однако и сегодня она для многих звучит как откровение: «При Ленине Гитлер был бы невозможен. При Ленине он ведь в тюрьме сидел да мемуары сочинял... При Ленине только этот шут гороховый, Муссолини, мог появиться. Но как явились вы, архангелы, херувимы и серафимы — как это поётся: стальные руки-крылья и вместо сердца пламенный мотор, — да начали рубить и жечь, так сразу же западный обыватель испугался до истерики и загородился от вас таким же стальным фюрером. Конечно, его могли бы обуздать ещё рабочие партии. Но вы их тоже натравили друг на друга, и такая началась среди них собачья свалка, что они сами же встретили Гитлера как Иисуса Христа».
...Улыбка Дон Кихота обернулась мефистофельским оскалом. Как же это произошло? Было ли это неизбежно? Вольнослушатель факультета ненужных вещей не отвечает на эти вопросы, которые сегодня, спустя почти полтора десятилетия после окончания работы над романом, едва ли не самые важные для читателей Ю. Домбровского.
Случайное совпадение: в одном из номеров «Нового мира» за 1988 г. наряду с «Факультетом...» читатель найдёт письма В. Г. Короленко к А. В. Луначарскому, в которых старый русский писатель пытается убедить наркома, что разрушение, совершаемое устроителями новой жизни, таит в себе страшные последствия. Что же произойдёт, если вместе с социализмом ввести «грубую солдатчину, вроде янычарства»? «Не создав почти ничего, — пишет В. Г. Короленко, — вы разрушили очень многое, иначе сказать, вводя немедленный коммунизм, вы надолго отбили охоту даже от простого социализма... Что же из этого может выйти? Не желал бы быть пророком, но сердце у меня сжимается предчувствием, что мы только еще у порога таких бедствий, перед которыми померкнет всё то, что мы испытываем теперь».
Пророчество писателя сбылось: обезьяна пришла за своим черепом и потребовала жертв. Среди немногих уцелевших был герой Ю. Домбровского. Он не стал ни «обезьяной», ни подданным дракона. Впрочем, в 1937 г. Зыбин ещё не мог прочитать пьесу Е. Шварца. Иначе он повторил бы слова Ланцелота:
«Э л ь з а. Меня не станет в воскресенье... Целых три дня никто не будет есть мяса. К чаю будут подаваться особые булочки под названием «бедная девушка» — в память обо мне.
Л а н ц е л о т. И это всё?
Э л ь з а. А что ещё можно сделать?
Л а н ц е л о т. Убить дракона».